Е. А. Баратынский Муза Содержание

Е. А. Баратынский Муза Анализ и Краткое Содержание

Муза Баратынского – особая. Создавая её оригинальный портрет, убеждая нас, что «юноши, узрев её, за нею / Влюблённою толпой не побегут», поэт в то же время с чувством удовлетворения и гордости говорит о том, что «поражён бывает мельком свет / Её лица необщим выраженьем, / Её речей спокойной простотой». На эту «спокойную простоту» поэзии Баратынского обратил внимание А. С. Пушкин, назвавший собрата по перу «сердца верным знатоком»: «Баратынский принадлежит к числу отличных наших поэтов. Он у нас оригинален, ибо мыслит. Он был бы оригинален везде, ибо мыслит по-своему, правильно и независимо, между тем как чувствует сильно и глубоко» (Пушкин А. С. Полн. собр. соч. В 10 т. Изд. 3-е. М., 1963 – 1966. Т. 7, с. 221). Оригинальность мысли, глубокие и сильные чувства, отмеченные Пушкиным, составляют основу духовного наследия Баратынского. Поиски смысла жизни – это и явное, и тайное у каждого творца. Ф. М. Достоевский писал: «Пушкин умер в полном развитии своих сил и бесспорно унёс с собой в гроб некоторую великую тайну. И вот мы теперь без него эту тайну разгадываем…» (Цит. по кн.: Волков Г. Н. Мир Пушкина: личность, мировоззрение, окружение. М., 1989, с. 6). Безусловно, великий писатель Достоевский знал, что никому не дано разгадать эту тайну, потому что с ней рождается каждый человек и, умирая, уносит её с собой. Эта «аксиома» вырастает до гораздо больших размеров, когда речь идёт о таких гениях, какими были Пушкин и Баратынский. Первый ушёл из жизни в 37 лет, второй – в 44: тоже в расцвете сил и тоже унёс с собой тайну, которую мы, благоговейно относясь к духовному наследию поэта, всё глубже проникая в его творческую лабораторию, можем только чувствовать: В дыхании весны всё жизнь младую пьёт И негу тайного желанья! Всё дышит радостью, и, мнится, с кем-то ждёт Обетованного свиданья! («Весна») Ты полон весь мечтою необъятной, Ты полон весь таинственной тоской… («Она») «Тайное желанье», «таинственная тоска», «тайные мечты»… Иногда поэт, приоткрывая нам завесу тайны, прямо говорит о своих мечтах: «Не в первый раз взываю я к богам, — / Отдайте мне друзей: найду я счастье сам!» («Н. И. Гнедичу»); «И как нашёл я друга в поколенье, / Читателя найду в потомстве я…» («Мой дар убог…»). Но, чуть приподнявшись, завеса тайны вновь падает, и мы опять остаёмся наедине с тайным богатством гения: Старательно мы наблюдаем свет, Старательно людей мы наблюдаем И чудеса постигнуть уповаем. Какой же плод науки долгих лет? Что наконец подсмотрят очи зорки? Что наконец поймёт надменный ум На высоте всех опытов и дум, Что? – точный смысл народной поговорки. («Старательно мы наблюдаем свет») Глубина чувств автора передаётся нам каждой поэтической строкой – будь то философские раздумья, описание природы или дружеские признания. Во всём – «гармонии таинственная власть», высокая нравственность, сделавшие стихи бессмертными прежде всего потому, что в самом поэте, по словам П. А. Вяземского, «кроме дарования, и основа плотная и прекрасная». Творчество невозможно рассматривать вне эпохи. Е. А. Баратынский жил и творил в эпоху золотого века русской литературы, и это не могло не повлиять на развитие его таланта. Духовное наследие поэта велико и ещё не достаточно изучено. Но почти все, кто занимался его творчеством, отмечали пессимизм, трагическое звучание лиры. Критик В. Г. Белинский, познакомившись со сборником Е.А. Баратынского «Сумерки» (1842), так определил философское содержание лирики автора: «…несчастный раздор мысли с чувством, истины с верованием…». Действительно, постоянная «тоска о счастии» пронизывает всё творчество Баратынского: О счастии с младенчества тоскуя, Всё счастьем беден я, Или вовек его не обрету я В пустыне бытия? («Истина») Я сердца моего не скрою хлад печальный… С тоской на радость я гляжу, – Не для меня её сиянье, И не напрасно упованье В больной душе моей бужу… («Ропот») И всё же безысходной лирику Баратынского назвать нельзя. Выход из состояния «трагического пессимизма» (по определению Белинского) поэт искал постоянно, оно его тяготило. Предпринимая поездку в давно желанную Италию, Евгений Абрамович надеялся, что путешествие поможет ему преодолеть «мучительные противоречия сознания». Некоторое время он жил в Париже, где сблизился с русскими писателями Н. М. Сатиным, Н. П. Огарёвым, Н. И. Тургеневым. Это общение встряхнуло его, пробудило в нём прежние романтические мечты. Сатин вспоминал, что Баратынский был в этот период полон планов и жаждал деятельности. Написанное во время путешествия стихотворение «Пироскаф» современники поэта называли «самым мажорным по тону из когда-либо созданных им стихотворений». Здесь в каждой строке – прощание с прошлым унынием, встреча с «бурной стихией»: С детства влекла меня сердца тревога В область свободную влажного бога; Жадные длани я к ней простирал. Тёмную страсть мою днесь награждая, Кротко щадит меня немочь морская, Пеною здравия брызжет мне вал! Но «мажорные» стихи были у Баратынского и раньше. В стихотворении «Н. И. Гнедичу» поэт выразил свои желания и устремления. С юношеской пылкостью (ему было 23 года) он писал: «Я мыслю, чувствую: для духа нет оков…», и в то же время: Осмеливаясь петь, я помню преткновенья Самолюбивого искусства песнопенья… Природа, каждого даря особой страстью, Нам разные пути прокладывает к счастью. В 24 года Евгений Баратынский уже определил духовное кредо своего творчества. В послании «Богдановичу» он хоть и вновь говорит об «убогом даровании», но уже признаёт «хладной мудрости высокую возможность»: А я, владеющий убогим дарованьем, Но рвением горя полезным быть и им, Я правды красоту даю стихам моим, Желаю доказать людских сует ничтожность И хладной мудрости высокую возможность. Что мыслю, то пишу. Когда-то веселей Я славил на заре своих цветущих дней Законы сладкие любви и наслажденья. Другие времена, другие вдохновенья; Теперь важней мой ум, зрелее мысль моя… Особое место в творчестве Е. А. Баратынского занимают произведения, созданные в Маре. Уже став известным поэтом, он не раз приезжал в родные места, любил отдыхать здесь от светской суеты. С любовью и радостью воспевал он «поля и мирные дубравы», «дом отеческий», «родные степи». В Маре Баратынскому хорошо работалось. Ни один приезд сюда не обходился без того, чтобы он не написал стихов. К тамбовскому периоду творчества относятся стихотворения: «Песня» («Когда взойдёт денница золотая…»), «Не бойся едких осуждений», «Она», «Стансы» («Судьбой наложенные цепи…») и другие, датированные 1827 годом, когда поэт после долгих странствий посетил Мару вместе с женой и новорождённой дочерью. «Песня» — это своеобразный диалог поэта с самим собой о собственной душе, которая находится в смятенье; и когда «ото сна встаёт, благоухая, цветущий мир», — С душой твоей Что в пору ту? скажи, живая радость, Тоска ли в ней? Эта неизбывная тоска не проход ит даже тогда, когда всходит заря, предвещая новый день, который будет …любимцу счастья в сладость! Душе моей Противен он! что прежде было в радость, То в муку ей. Именно в этом стихотворении с особой остротой чувствуется тоска поэта, которой он был подвержен довольно часто. Стихотворение «Не бойся едких осуждений…», предположительно, как сказано в примечаниях к сборнику Е. А. Баратынского (Полное собрание стихотворений. Л., 1957, с. 353 – 354), посвящено польскому поэту Адаму Мицкевичу. Баратынский встречался с ним в 1826 – 1829 годы в Москве, куда Мицкевич был выслан из Польши за участие в национально-освободительном движении. И если в русской печати его стихи оценивались высоко, то в польской о них отзывались отрицательно. Баратынский призывает Мицкевича больше бояться не «едких осуждений», а «упоительных похвал», ибо на гения похвалы действуют губительно. Критика же, наоборот, должна только «подхлёстывать» творца, способствовать созданию новых шедевров. Русский поэт «громко негодует» на несправедливое отношение к «наставнику и пророку», как он называет Мицкевича, и заключает: Когда по рёбрам крепко стиснут Пегас удалым седоком, Не горе, ежели прихлыстнут Его критическим хлыстом.