Андрей Белый Серебряный Голубь

Серебряный Голубь Краткое Содержание Анализ Рецензия

Андрей Белый [1880–1934] Роман (1911)

Имя Андрея Белого ассоциируется, по крайней мере у меня, с поэтами Серебряного века. Из школьной программы помнится, что он был поэтом, символистом. Не более того. Почему-то нам не рассказывали, что помимо этого Андрей Белый писал ещё и прозу. И, в частности, ничего не говорили о его романе «Москва». Что же из себя представляет проза Андрея Белого? Я бы назвала её лирической прозой или прозаической поэзией. Это не совсем проза, но и не до конца поэзия. Во-первых, Андрей Белый — представитель символизма, а это значит, что все его слова приобретают новый смысл, но ещё более верно: слова не слова, а совершенно новые явления, неологизмы. Для примера: «Перебитной человечек, с миганцем, весь ползкий, тончливый, еще молодой, а уж гологоловый; моклявое что-то нем было; но взгляд – с покусительством». Таким языком написан весь роман. Более того, фразы, предложения, весь текст интонирован, ритмизирован. Нет, это не ямб и не хорей. Но стоит неправильно поставить ударение в новом словечке, и вся структура ломается, ритм сбивается, приходится возвращаться в начало и перечитывать, добиваясь верной мелодики. Коверкая язык и спотыкаясь, постепенно привыкаешь и осознаешь, каким же талантищем и неординарным умом надо обладать, чтобы создать такую прозу. Проза Андрея Белого тяжела, и уж точно она не для всех. Сломав язык на первых абзацах, наверняка, многие читатели, испугавшись, бросили. Проза Белого тяжела не только вычурно построенными предложениями, неологизмами, архаизмами, но и наличием большого количества многоточий, междометий, восклицательных знаков. Сюжет романа «Москва» рваный. Вернее, действие как таковое не описывается, оно — всего лишь набросок из нескольких фраз, слов, многоточий. Но, странное дело, продравшись через сложный язык, вертлявые слова, рваные предложения, ты понимаешь, что роман-то очень интересен. В «Москву» входят три части: «Московский чудак», «Москва под ударом» и «Маски». Первые две слиты воедино, «Маски» же стоят особняком. Последняя часть не зря называется «Масками», ведь все герои, знакомые нам по первым двум частям, предстают здесь под новой личиной, с новыми именами, в новой ипостаси. Прибавьте к этому символический язык и получится, что читатель невнимательный может упустить эфемерную связь и не понять, кто есть кто. О чем же роман? Конечно, о Москве. Образ Москвы здесь первостепенный и совершенно необычный, но настолько яркий, что полностью погружаешься в предреволюционную эпоху. Прежде всего, образ Москвы складывается благодаря главным героям романа — профессору Коробкину, Задопятову, фон Мандро, Лизаше, Киерко. Главный герой — профессор Коробкин — математик. Он делает какое-то математическое открытие, способное перевернуть всю систему мироустройства. И вот за изобретением профессора начинается настоящая охота: им хотят завладеть все ведущие державы — Германия, Великобритания, США. Повторюсь, если вы «прорвётесь» сквозь словесные баррикады неологизмов Андрея Белого, то увидите, что в книге есть все, что присуще и роману современному: шпионы и предатели, война, убийства, издевательства, инцест, сумасшедшие, революционеры, любовь, дружба и т.д. Но браться за эту книгу в надежде на то, что вас увлечет сюжет, было бы ошибкой. Все же основная сила и прелесть романа — его язык, стилистически настолько сложный, что аж дух захватывает. Образы героев, рисуемые Андреем Белым, непередаваемы. Вот перед вами профессор Коробкин: «В своем темно-сером халате зашлепал к настенному зеркалу: в зеркале ж встретил табачного цвета раскосые глазки; скулело оттуда лицо; распепёшились щеки, тяпляпился нос; а макушечный клок ахинеи волос стоял дыбом; и был он – коричневый очень; подставил свой профиль, огладивши бороду; да, загрустил бы уже сединой его профиль, и – нет; он разгуливал очень коричневый. Здесь между нами заметим: он – красился.» А вот главный антагонист романа фон Мандро: «Святою, возвышенной гадиной верно считал он себя; уважал иезуитов; и в веке двенадцатом был бы, наверное, он с крестоносцами; в веке шестнадцатом действовал бы заодно с инквизицией; в веке двадцатом, увы, спекулянтом он стал; но – во всем изощрился; и – странные вкусы имел». Говорящи и фамилии, фигурирующие в романе: фон-Клаккенклйпс, Пудопаде, Клопакер, Маврулия, Бовринчинсинчик, Амалия Винзельт, Пепардина, Плитезев, Лев Подподольник, Гортензия де-Дуроприче, Жевало-Бывало, Жижан Дощан, Педерастов, Пшевжепанский, Пэпэш-Довлиаш. Можно ли создать образы ярче? Можно. Самым ярким в книге является образ Москвы. «Москва! Разбросалась высокими, малыми, средними, золотоглавыми иль бесколонными витоглавыми церковками очень равных эпох; под пылищи небесные встали – зеленые, красные, плоские, низкие или высокие крыши оштукатуренных, или глазурью одетых, иль просто одетых в лохмотья опавшей известки домин, домов, домиков, севших в деревья, иль слитых, – колончатых иль бесколонных, балконных, с аканфами, с кариатидами, грузно поддерживающими карнизы, балконы, – фронтонные треугольники домов, домин, домиков, складывающих – Люлюхинский и Табачихинский с первым, вторым, третьим, пятым, четвертым, шестым и седьмым Гнилозубовыми переулками». А вот ещё эпитеты писателя, приписываемые Москве: — «Город – с искрой.» — «…становится очень огромной старухою, вяжущей тысяченитийный и роковой свой чулок. Та старуха – Москва.» — «не город – разлужа – Москва!» — «проперли составы фасадов: уроды природы; дом – каменный ком; дом за домом – ком комом; фасад за фасадом – ад адом; а двери, – как трещины» — «Москва – страшновата: гнилая она разваляльня в июле; душевный валёж открывается под раскаленными зданиями.» — «в самом центре Москвы, – Москвы не было; были – Париж, Берлин, Лондон; и – даже: уже был Нью-Йорк». «Москва» Андрея Белого необычна и самобытна. Сложно ли читать книгу, написанную таким языком? Сложно! Интересно ли? Для людей, увлечённых языком, бесспорно. Нужно ли? Далеко не всем и не каждому. Рецензия от Tatyana_Ma

Серебряный Голубь Краткое Содержание

В золотое утро жаркого, душного, пыльного Троицына дня идет по дороге к славному селу Целебееву Дарьяльский, ну тот самый, что уж два года снимал Федорову избу да часто хаживал к товарищу своему, целебеевскому дачнику Шмидту, который дни и ночи проводит за чтением философических книг. Теперь в соседнем Гуголеве живет Дарьяльский, в поместье баронессы Тодрабе-Граабен — внучка ее Катя, невеста его. Три дня, как обручились, хоть и не нравится старой баронессе простак и бобыль Дарьяльский. Идет Дарьяльский в Целебеевскую церковь мимо пруда — водица в нем ясная, голубая, — мимо старой березы на берегу; тонет взором в сияющей — сквозь склоненные ветви, сквозь сверкающую кудель паука — глубокой небесной сини. Хорошо! Но и странный страх закрадывается в сердце, и голова кружится от бездны голубой, и бледный воздух, коли приглядеться, вовсе черен. В храме — запах ладана, перемешанный с запахом молодых берез, мужицкого пота и смазных сапог. Дарьяльский приготовился слушать службу — и вдруг увидел: пристально смотрит на него баба в красном платке, лицо безбровое, белое, все в рябинах. Рябая баба, ястреб оборотнем проникает в его душу, тихим смехом и сладким покоем входит в сердце… Из церкви все уже вышли. Баба в красном платке выходит, за ней столяр Кудеяров. Странно так взглянул на Дарьяльского, маняще и холодно, и пошел с бабой рябой, работницей своей. В глубине лога Прячется изба Митрия Мироновича Кудеярова, столяра. Мебель он делает, и из Лихова, и из Москвы заказывают у него. Днем работает, по вечерам к попу Вуколу ходит — начитан столяр в писании, — а по ночам странный свет сквозь ставни избы кудеяровской идет — то ли молится, то ли с работницей своей Матреной милуется столяр, и гости-странники по тропинкам протоптанным в дом столяра приходят… Не зря, видно, ночами молились Кудеяр и Матрена, благословил их господь стать во главе новой веры, голубиной, тоись, духовной, — почему и называлось согласие ихнее согласием Голубя. И уже объявилась верная братия по окрестным селам и в городе Лихове, в доме богатейшего мукомола Луки Силыча Еропегина, но до поры не открывал себя голубям Кудеяр. Вера голубиная должна была явить себя В некоем таинстве, духовное дитя должно было народиться на свет. Но для того надобен был человек, который был в силах принять на себя свершение таинств сих. И выбор Кудеяра пал на Дарьяльского. В Духов день вместе с нищим Абрамом, вестником лиховских голубей, пришел Кудеяр в Лихов, в дом купца Еропегина, к жене его Фекле Матвеевне. Сам-то Лука Силыч два дня находился в отъезде и не ведал, что дом его превратился в приход голубиный, только чувствовал, неладное что-то в доме, шорохи, шептания поселились в нем, да Пусто ему становилось от вида Феклы Матвеевны, дебелой бабы, «тетехи-лепехи». Чах он в доме и слаб становился, и снадобье, которое тайно подсыпала ему в чай жена по научению столяра, видно, не помогало. К полуночи собралась голубиная братия в бане, Фекла Матвеевна, Аннушка-голубятня, ее экономка, старушки лиховские, мещане, медиик Сухоруков. Стены березовыми ветками украшены, стол покрыт бирюзовым атласом с красным нашитым посредине бархатным сердцем, терзаемым серебряным бисерным голубем, — ястребиный у голубя вышел в рукоделии том клюв; над оловянными светильниками сиял водруженный тяжелый серебряный голубь. Почитает столяр молитвы, обернется, прострет руки над прибранным столом, закружится в хороводе братия, оживет на древке голубь, загулькает, слетит на стол, цапает коготками атлас и клюет изюминки… День провел в Целебееве Дарьяльский. Ночью через лес возвращается он в Гутолево, плутает, блуждает, охваченный страхами ночными, и будто видит перед собой глаза волчьи, зовущие косые глаза Матрены, ведьмы рябой. «Катя, ясная моя Катя», — бормочет он, бежит от наваждения. Целую ночь ждала Дарьяльского Катя, пепельные локоны спадают на бледное личико, явственно обозначились синие круги под глазами. И старая баронесса замкнулась в гордом молчании, рассержена на внучку. В молчании пьют чай, старый лакей Евсеич прислуживает. А Дарьяльский входит легкий и спокойный, будто и не было вчерашнего и пригрезились беды. Но обманчива эта легкость, проснется взрытая взглядом бабы гулящей душевная глубина, утянет в бездну; разыграются страсти… Тройка, будто черный большой, бубенцами расцвеченный куст, бешено выметнулась из лозин и замерла у крыльца баронессиного дома. Генерал Чижиков — тот, что комиссионерствует для купцов и о ком поговаривают, будто не Чижиков он, а агент третьего отделения Матвей Чижов, — и Лука Силыч Еропегин пожаловали к баронессе. «Зачем это гости приехали», — думает Дарьяльский, глядит в окно, — еще одна фигурка приближается, нелепое существо в серой фетровой шляпе на маленькой, словно приплюснутой головке. Однокашник его Семен Чухолка, всегда появлялся он в дурные для Дарьяльского дни. Еропегин баронессе векселя предъявляет, говорит, что не стоят больше ничего ценные ее бумаги, уплаты требует. Разорена баронесса. Вдруг странное существо с совиным носиком вырастает перед ней — Чухолка. «Вон!» — кричит баронесса, но в дверях уже Катя, и Дарьяльский в гневе подступает… Пощечина звонко щелкнула в воздухе, разжалась баронессина рука у Петра на щеке… Казалось, провалилась земля между этими людьми и все бросились в зияющую бездну. Прощается Дарьяльский с местом любимым, уже никогда здесь не ступит его нога. В Целебееве Дарьяльский, шатается, пьет, про Матрену, работницу столяра, выспрашивает. Наконец, у старого дуба дуплистого повстречался с ней. Взглянула глазами косыми, заходить пригласила. А к дубу уже другой человек идет. Нищий Абрам с оловянным голубем на посохе. Рассказывает о голубях и вере голубиной Дарьяльскому. «Ваш я», — отвечает Дарьяльский. Лука Силыч Еропегин возвращался в Лихов, домой, о прелестях Аннушки, экономки своей, мечтал. Стоял на перроне, посматривал все он искоса на пожилого господина, сухого, поджарого, — спина стройная, прямая, как у юноши. В поезде представился ему господин, Павел Павлович Тодрабе-Граабен, сенатор, по делу сестры своей, баронессы Граабен, приехал. Как ни юлит Лука Силыч, понимает, с сенатором ему не сладить и баронессиных денег не видать. К дому подходит хмурый, а ворота заперты. Видит Еропегин: неладно в доме. Жену, которая к целебеевской попадье хотела поехать, отпустил, сам комнаты обошел да в женином сундуке предметы голубиных радений обнаружил: сосуды, длинные, до полу, рубахи, кусок атласу с терзающим сердце серебряным голубем. Аннушка-голубятня входит, обнимает нежно, ночью обещает все рассказать. А ночью зелье подмешала ему в рюмку, хватил удар Еропегина, речи лишился он. Катя с Евсеичем письма шлет в Целебеево, — скрывается Дарьяльский; Шмидт, в своей даче живущий среди книг философических, по астрологии и каббале, по тайной премудрости, смотрит гороскоп Дарьяльского, говорит, что ему грозит беда; Павел Павлович от бездны азиатской зовет назад, на запад, в Гуголево, — Дарьяльский отвечает, что идет на Восток. Все время проводит с бабой рябой Матреной, все ближе становятся они. Как взглянет на Матрену Дарьяльский — ведьма она, но глаза ясные, глубокие, синие. Уезжавший из дома столяр вернулся, застал любовников. Раздосадован он, что сошлись они без него, а пуще злится, что крепко влюбилась Матрена в Дарьяльского. Положит руку на грудь Матрены, и луч золотой входит в ее сердце, и плетет столяр золотую кудель. Запутались в золотой паутине Матрена и Дарьяльский, не вырваться из нее… Помощником работает Дарьяльский у Кудеяра, в избе кудеяровской любятся они с Матреной и молятся со столяром ночами. И будто из тех духовных песнопений дитя рождается, оборачивается голубем, ястребом бросается на Дарьяльского и грудь рвет ему… Тяжело становится у Дарьяльского на душе, задумывается он, вспоминает слова Парацельса, что опытный магнетизер может использовать людские любовные силы для своих целей. А к столяру гость приехал, медник Сухоруков из Лихова. Во время молений все казалось Дарьяльскому, что трое их, но кто-то четвертый вместе с ними. Увидел Сухорукова, понял: он четвертый и есть. В чайной шушукаются Сухоруков со столяром. Это медник зелье Аннушке для Еропегина принес. Столяр жалуется, что слаб оказался Дарьяльский, а отпускать его нельзя. А Дарьяльский с Евсеичем разговаривает, косится на медника и столяра, прислушивается к шепоту их, решает ехать в Москву. На другой день едет Дарьяльский с Сухоруковым в Лихов. Следит за медником, сжимает Дарьяльский в руке трость и ощупывает бульдог в кармане. Сзади на дрожках кто-то скачет за ними, и Дарьяльский гонит телегу. На поезд московский он опаздывает, в гостинице мест нет. В кромешной тьме ночной сталкивается с медником и идет ночевать в еропегинский дом. Немощный старик Еропегин, силящийся все что-то сказать, кажется ему самой смертью, Аннушка-голубятня говорит, что будет спать он во флигеле, проводит его в баню и закрывает дверь на ключ. Спохватывается Дарьяльский, а пальто с бульдогом в доме оставил. И вот топчутся у дверей четверо мужиков и ждут чего-то, поскольку были они людьми. «Входите же!» — кричит Дарьяльский, и они вошли, ослепительный удар сбил Дарьяльского. Слышались вздохи четырех сутулых сросшихся спин над каким-то предметом; потом явственный такой будто хруст продавленной груди, и стало тихо… Одежду сняли, тело во что-то завернули и понесли. «Женщина с распущенными волосами шла впереди с изображением голубя в руках». Н. Д. Александров Все книги автора кратких содержаний